Тема: верность Богу

Два старика (Лев Толстой)

Книга «Два старика» Льва Николаевича Толстого не оставит слушателя равнодушным. С первых строк понимаешь, что ответ на загадку — зачем отправились два старика в Иерусалим, — кроется в деталях путешествия, и лишь на последних главах завеса поднимается и все становится на свои места. По мере приближения к апофеозу невольно замирает дух и в последствии чувствуется желание к последующему многократному прослушиванию.

Женщина говорит Ему: Господи! вижу, что Ты пророк. Отцы наши поклонялись на этой горе, а вы говорите, что место, где должно поклоняться, находится в Иерусалиме. Иисус говорит ей: поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев. Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. (Иоанна 4:19-23)

I

Собрались два старика Богу молиться в старый Иерусалим. Один был богатый мужик, звали его Ефим Тарасыч Шевелев. Другой был небогатый человек Елисей Бодров.

Ефим был мужик степенный, водки не пил, табаку не курил и не нюхал, черным словом весь век не ругался, и человек был строгий и твердый. Два срока проходил Ефим Тарасыч в старостах и высадился без начета. Семья у него была большая: два сына и внук женатый, и все жили вместе. Из себя он был мужик здоровый, бородатый и прямой, и на седьмом десятке только стала седина в бороде пробивать. Елисей был старичок ни богатый, ни бедный, хаживал прежде по плотничьей работе, а под старость стал дома жить и водил пчел. Один сын в добычу ходил, другой – дома. Человек был Елисей добродушный и весёлый. Пивал и водку, и табак нюхал, и любил песни петь, но человек был смирный, с домашними и с соседями жил дружно. Из себя Елисей был мужичок невысокий, черноватенький. с курчавою бородкой и, по своему святому – Елисею пророку, с лысиной во всю голову.

Давно пообещались старики и сговорились вместе идти, да всё Тарасычу недосуг было: не перемежались у него дела. Только одно кончается, другое затевается: то внука женить, то из солдатства сына меньшого поджидает, а то избу затеял новую класть.

Сошлись раз старики праздником, сели на бревнах.

– Что ж, – говорит Елисей, когда оброк отбывать пойдем?

Поморщился Ефим.

– Да погодить, – говорит, – надо, год нынче мне трудный вышел. Затеял я эту избу класть, думал, что-нибудь на сотню накину, а она уж в третью лезет. И то всё не довёл. Видно, уж до лета. На лето, коли Бог даст, беспременно пойдем.

– На мой разум, – говорит Елисей, – откладывать нечего, идти надо нынче. Самое время – весна.

– Время-то время, да дело расчато, как его бросить?

– Разве у тебя некому? Сын дела поделает.

– Как поделает-то! Большак-то у меня не надёжен – зашибает.

– Помрем, кум, будут жить и без нас. Надо и сыну поучиться.

– Так-то так, да все хочется при своем глазе дело совершить.

– Эх, мил человек! Дел всех никогда не перевершишь. Вот намеднись у меня бабы к празднику моют, убираются. И то надо и другое, всех дел не захватят. Старшая сноха, баба умная, и говорит: “Спасибо, говорит, праздник приходит, нас не дожидается, а то, говорит, сколько б ни делали, всего бы не переделали”.

Задумался Тарасыч.

– Денег, говорит, много извел я в эту постройку; а в поход тоже не с пустыми руками идти. Деньги не малые – сто рублей.

Засмеялся Елисей.

– Не греши, говорит, кум. Твой достаток против моего в десять раз, а ты про деньги толкуешь. Только скажи, когда выходить – у меня и нет, да будут.

Ухмыльнулся и Тарасыч.

– Вишь богач, какой объявился, говорит, где ж возьмёшь-то?

– Да дома поскребу – наберу сколько-нибудь; а чего не хватит – ульев с десяток с выставки соседу отдам. Давно уже просит.

– Роевщина хорошая будет, тужить будешь.

– Тужить?! Нет, кум! В жизни ни о чем, кроме о грехах, не тужил. Дороже души ничего нет.

– Оно так, да всё неладно, как по дому неуправка.

– А как у нас по душе-то неуправка будет, тогда хуже. А обреклись – пойдем! Право, пойдем.

II

И уговорил Елисей товарища. Подумал, подумал Ефим, на утро приходит к Ели сею.

– Что ж, пойдем, говорит, правду ты говоришь. В смерти да в животе Бог волен. Пока живы да силы есть, идти надо.

Через недельку собрались старики.

У Тарасыча были деньги дома. Взял он себе 100 рублей на дорогу, 200 рублей старухе оставил.

Собрался и Елисей; продал соседу 10 ульев с выставки. И приплод, сколько будет от 10 колодок, тоже соседу. Взял за все 70 рублей. Остальные 30 рублей по дому под метёлочку у всех обобрал. Старуха свои последние отдала, на похороны берегла; сноха свои дала.

Приказал Ефим Тарасыч все дела старшему сыну: и где, сколько покосов взять, и куда навоз вывезти, и как избу выделать и покрыть. Всякое дело обдумал – всё приказал. А Елисей только наказал старухе, чтоб от проданных ульев молодых особо сажать и соседу без обмана отдать, а про домашние дела и говорить не стал: само дело, мол, покажет, что и как делать надо. Сами хозяева, для себя сделаете как лучше.

Собрались старики. Напекли домашние лепёшек, пошили сумки, отрезали онуч новых, обули бахилки новые, взяли запасных лаптей и пошли. Проводили домашние их за околицу, распрощались, и пошли старики в путь-дорогу.

Вышел Елисей с весёлым духом и как отошел от деревни, так все дела свои забыл. Только и думки у него, как бы дорогой товарищу угодить, как бы кому грубого слова не сказать, как бы в мире и любви до места дойти и домой вернуться. Идет Елисей дорогой и всё сам про себя либо молитву шепчет, либо жития, какие знает, на память твердит.

А сойдется на пути с человеком или на ночлег придет, со всяким норовит как бы поласковее обойтись да по Божие слово сказать. Идет – радуется. Одного дела не мог сделать Елисей. Хотел бросить табак нюхать и тавлинку дома оставил, да скучно стало. Дорогой дал ему человек. И нет-нет, отстанет от товарища, чтоб его в грех не вводить, и понюхает.

Идет и Ефим Тарасыч хорошо, твердо, худого не делает и пустого не говорит, да нет у него легкости на душе. Не выходит у него из головы забота про домашнее. Все припоминает, что дома делается. Не забыл ли чего сыну приказать и так ли сын делает? Увидит по дороге – картофель садят или навоз везут, и думает: так ли по приказу его сын делает. Так бы, кажется, вернулся и всё бы показал и сам сделал.

III

Шли пять недель старики, домашние лапти избили, уж новые покупать стали и пришли в хохлатчину. От дома шли, за ночлег и за обед платили, а пришли к хохлам, стали их на перебой к себе люди зазывать. И пустят, и покормят, и денег не берут, а еще не дорогу в сумки им хлеба, а то и лепешек накладут. Прошли они так вольно старики сот семь; прошли еще губернию и пришли в неурожайное место. Пускать пускали и денег за ночлег не брали, а кормить перестали. И хлеба не везде давали, другой раз и за деньги не добьются. Прошлый год, рассказывал народ, не родилось ничего. Которые богаты были, разорились, всё распродали; которые средственно жили – на-нет сошли; а бедняки – так или уехали совсем, или по миру ходят, или дома кое-как перебиваются. Зимой мякину или лебеду ели.

Ночевали раз старики в местечке, купили хлеба фунтов пятнадцать, переночевали и вышли до зорьки, чтоб подальше до жару уйти. Прошли верст десять и дошли до речки, сели, зачерпнули воды в чашку, помочили хлебца, поели и переобулись. Посидели, отдохнули. Достал Елисей рожок. Покачал на него головой Ефим Тарасыч.

– Как, говорит, такую пакость не бросить!

Махнул рукой Елисей.

– Пересилил, говорит, меня грех, что сделаешь!

Поднялись, пошли дальше. Прошли ещё вёрст десяток. Пришли в большое село, прошли всё насквозь. И уж жарко стало. Уморился Елисей, захотелось ему и отдохнуть и напиться, да не останавливается Тарасыч. Тарасыч в ходьбе крепче был, и трудненько было Елисею за ним тянуться.

– Напиться бы, говорит.

– Что ж, напейся. Я не хочу.

Остановился Елисей.

– Ты, говорит, не жди, я только забегу вон в ту хатку, напьюсь. Живой рукой догоню.

– Ладно, говорит. И пошел Ефим Тарасыч один вперед по дороге, а Елисей повернул к хатке.

Подошел Елисей к хатке. Хатка небольшая, мазаная; низ чёрный, верх белый, да облупилась уж глина, давно, видно, не мазана, и крыша с одного бока раскрыта. Ход в хатку со двора. Вошел Елисей на двор; видит – у завалинки человек лежит безбородый, худой, рубаха в портки – по-хохлацки. Человек, видно, лег в холодок, да солнце вышло прямо на него. А он лежит и не спит. Окликнул его Елисей, спросил напиться – не отозвался человек. “Либо хворый, либо неласковый”, подумал Елисей и подошёл к двери. Слышит – в хате дитя плачет. Постучал Елисей кольцом. “Хозяева!” Не откликаются. Постучал ещё посошком в дверь. “Крещёные!” Не шевелятся. “Рабы Божии!” Не отзываются. Хотел Елисей уже и прочь идти, да слышит – из-за двери ровно охает кто-то. “Уж не беда ли какая-нибудь с людьми? Поглядеть надо!” И пошёл Елисей в хату.

IV

Повернул Елисей кольцо – не заперто. Отложил дверь, прошёл через сенцы. Дверь в хату отперта. Налево печь; прямо передний угол; в углу божница, стол; за столом – лавка; на лавке в одной рубахе старуха простоволосая сидит, голову на стол положила, а подле неё мальчишка худой, как восковый весь, а брюхо толстое, старуху за рукав дёргает, а сам ревмя-ревёт, чего-то просит. Вошёл Елисей в хату. В хате дух тяжёлый. Смотрит – за печью на полу женщина лежит. Лежит ничком и не глядит, только хрипит и ногу то вытянет, то подтянет. И швыряет её с боку на бок, и от неё-то дух тяжкий, – видно под себя ходит и убрать её некому. Подняла голову старуха, увидала человека.

– Чого, говорит, тобi треба? чого треба? Нема, чоловiче нiчого.

Понял Елисей, что она говорит, подошел к ней.

– Я, говорит, раба Божия, напиться зашел.

– Нема, кажу, нема. Нема чого й взяти. Иди собi.

Стал Елисей спрашивать. – Что ж и здорового у вас али никого нет женщину убрать?

– Та нема никого; чоловiк на дворi помира, а мы тутечки.

Замолчал было мальчик – чужого увидал, да как заговорила старуха, опять ухватил её за рукав: “Хлiба, бабусю! хлiба!” и опять заплакал.

Только хотел спросить Елисей старуху, ввалился мужик в хату, прошел по стенке и хотел на лавку сесть, да не дошёл и повалился в угол у порога. И не стал подыматься, стал говорить. По одному слову отрывает, скажет – отдышится, другое скажет.

– И болезнь, говорит, напала, и… голодны. Ось з голоду помирает! – показал мужик на мальчика и заплакал.

Встряхнул Елисей сумку за плечами, выпростал руки, скинул сумку наземь, потом поднял на лавку и стал развязывать. Развязал, достал хлеб, ножик, отрезал ломоть, подал мужику. Не взял мужик, а показал на мальчика и на девочку, им, мол, дай. Подал Елисей мальчику. Почуял мальчик хлеб, потянулся, ухватил ломоть опии ручонками, с носом в ломоть ушёл. Вылезла из-за печки ещё девочка, уставилась на хлеб. Подал и ей Елисей. Отрезал ещё кусок и старухе дал. Взяла и старуха, стала жевать.

– Воды бы, говорит принести, уста и них запеклись. Хотела, говорит, я – вчера ли, сегодня, уж и не помню – принести, упала, не дошла, и ведро там осталось, коли не взял кто.

Спросил Елисей, где колодец у них. Растолковала старуха. Пошёл Елисей, нашёл ведро, принёс воды, напоил людей. Поели ребята ещё хлеба с водой, и старуха поела, а мужик не стал есть. “Не принимает, говорит, душа”. Баба – та вовсе не поднималась и в себя не приходила, только металась на полатях. Пошел Елисей на село в лавку, купил пшена, соли, муки, масла. Разыскал топоришко, нарубил дров, стал печку топить. Стала ему девочка помогать. Сварил Елисей похлебку и кашу, накормил людей.

V

Поел мужик немножко, и старуха поела, а девочка с малышком и чашку всю вылизали и завалились обнявшись спать.

Стали мужик со старухой рассказывать, как всё это с ними сталось.

– Жили мы, говорят, и допрешь того небогато, а тут не родилось ничего, стали с осени проедать, что было. Проели всё – стали у соседей и добрых людей просить. Сперва давали, а потом отказывать стали. Которые бы и рады дать, да нечего. Да и просить-то совестно стало: всем должны – и деньгами, и мукой, и хлебом. Искал, – говорит мужик, – я себе работы – работы нет. Народ везде из-за корму в работу набивается. День поработаешь, да два такие ходишь – работы ищешь. Стали старуха с девчонкой ходить в даль побираться. Подаяние плохое, ни у кого хлеба нет. Всё-таки кормились кое-как, думали, – пробьемся так до новины. Да с весны совсем подавать перестали, а тут и болезнь напала. Пришло совсем плохо. День едим, а два нет. Стали траву есть. Да с травы ли, али так напала на бабу болезнь. Слегла баба, и у меня, – говорит мужик, – силы нет. И поправиться не с чего.

– Одна я, – говорит старуха, билась, да из силы выбилась без еды и ослабла. Ослабла и девчонка, да и заробела. Посылали её к соседям – не пошла. Забилась в угол и нейдет. Заходила соседка позавчера, да увидала, что голодные да больные, повернулась, да и ушла. У ней самой муж ушёл, а малых детей кормить нечем. Так вот и лежали – смерти ждали.

Отслушал их речи Елисей, да и раздумал в тот же день идти догонять товарища и заночевал тут. На утро встал Елисей, взялся по дому за работу, как будто сам он и хозяин. Замесил со старухой хлеба, истопил печку. Пошёл с девчонкой по соседям добывать, что нужно. Чего ни хватится – ничего нет, все проедено: ни по хозяйству, ни из одёжи. И стал Елисей припасать то, что нужно: что сам сделает, а что купит. Пробыл так Елисей один день, пробыл другой, пробыл и третий. Справился малышок, ходить стал по лавке, к Елисею ластится. А девочка совсем повеселела, во всех делах помогает. Всё за Елисеем бегает: “Дiду! Дiдусю!” Поднялась и старуха, к соседочке прошла. Стал и мужик по стенке ходить. Лежала только баба, да и та на третий день очнулась и стала есть просить. “Ну, – думает Елисей, – не чаял я столько времени прогулять, теперь пойду”.

VI

На четвертый день подошли розговены, и думает Елисей: “дай уж разговеюсь с людьми, куплю им кое-чего для праздника, а на вечер и пойду”. Пошёл Елисей опять на село, купил молока, муки белой, сала. Наварили, напекли они, со старухой, и на утро сходил Елисей к обедне, пришёл, разговелся с людьми. Встала в этот день и баба, стала бродить. А мужик побрился, чистую рубаху надел – старуха выстирала, – пошёл на село к богатому мужику милости просить. Заложены были богатому мужику и покос и пашня, так пошёл просить, не отдаст ли покоса и пашни до новины. Вернулся к вечеру хозяин скучный и заплакал. Не помиловал богатый мужик, говорит: “приноси деньги”.

Задумался опять Елисей. “Как им, думает, теперь жить? Люди косить пойдут, им нечего: покос заложен. Поспеет рожь – люди убирать примутся (да и родилась же она хороша, матушка!), а им прождать нечего: продана у них десятина их богатому мужику. Уйду я, они опять так же собьются”. И разбился Елисей мыслями и не пошел с вечера – отложил до утра. Пошел спать во двор. Помолился, лег и не может заснуть: и идти-то надо – уж и так денег и времени много провел, и людей жалко. “Всех, видно, не оделишь. Хотел им водицы принести да хлебца по ломтю подать, а оно вишь куда хватило. Теперь уж – покос да пашню выкупи. А пашню выкупи, корову ребятам купи да лошадь мужику снопы возить. Видно, запутался ты брат Елисей Кузьмич. Разъякорился и толков не найдешь!” Поднялся Елисей, взял кафтан из-под головы, развернул, достал рожок, понюхал, думал мысли прочистить, ан нет: думал, думал, ничего не придумал. И идти надо и людей жалко. А как быть не знает. Свернул кафтан под голову и опять лег. Лежал, лежал, уж и петухи пропели, и совсем засыпать стал. Вдруг ровно разбудил его кто-то. Видит он, будто идет он в ворота и зацепил с одной стороны онучей, и онуча развязалась. Стал отцеплять, ан зацепился не за плетень, а это девчонка держит, кричит: “Дiду, дiдусю, хлiба!” Поглядел на ногу, а за онучу малышок держит, из окна старуха и мужик глядят. Проснулся Елисей, заговорил с собой в голос. “Выкуплю, говорит, завтра пашню и покос, и лошадь куплю, и муки до новины, и корову ребятам куплю. А то пойдешь за морем Христа искать, а в самом себе потеряешь. Надо справить людей!” И заснул Елисей до утра. Проснулся Елисей рано. Пошел к богатому мужику – рожь выкупить, отдал деньги за покос. Купил косу – и та продана была – принёс домой. Послал мужика косить, а сам пошёл по мужикам: отыскал у кабатчика продажную лошадь с телегой. Сторговался, купил, купил и муки мешок, на телегу положил и пошёл корову покупать. И дёт Елисей и нагоняет двух хохлушек. Идут бабы, промеж себя балакают. И слышит Елисей, что говорят бабы по-своему, а разбирает, что про него говорят.

– Бачь, оце його значала не пiнали, така думка: простый чоловiк. Зайшов, кажуть, напиться, та й там и зажив. Чого, чого не накупав вин им. Сама бачила, як сегодня у шинкаря коняку с возом купив. Ни мабуть таки е люди на свiтi. Треба пiти подивиться.

Услыхав это, Елисей понял, что его хвалят, и не пошёл корову покупать. Вернулся к кабатчику, отдал деньги за лошадь. Запряг и поехал с мукой к хате. Подъехал к воротам, остановился и слез с телеги. Увидали хозяева лошадь – подивились. И думается им, что для них он лошадь купил, да не смеют сказать. Вышел хозяин отворить ворота.

– Откуда, говорит, конь у тебя, дедушка?

– А купил, говорит. Дешево попалась. Накоси, мол, в ящик травки ей на ночь положить. Да и мешок сними.

Отпряг хозяин лошадь, снёс мешок в амбар, накосил беремя травы, положил в ящик. Легли спать. Елисей лёг на улице и туда с вечера свою сумку вынес. Заснул весь народ. Поднялся Елисей, увязал сумку, обулся, одел кафтан и пошёл в путь за Ефимом.

VII

Отошёл Елисей верст пять. Стало светать. Сел он под дерево, развязал сумку, стал считать. Сосчитал, осталось денег 17р. 20копеек. “Ну, думает, с этим за море не переедешь! А Христовым именем собирать – как бы греха больше не было, кум Ефим и один дойдет, за меня свечку поставит. А на мне, видно, оброк до смерти останется. Спасибо, хозяин милостивый – потерпит”.

Поднялся Елисей, встряхнул сумкой за плечами и пошёл назад. Только село то обошёл кругом, чтобы его люди не видели. И скоро домой дошёл Елисей. Туда шёл – трудно казалось, через силу другой раз тянулся за Ефимом; а назад пошёл, как ему Бог дал, что идёт и усталости не знает. Идёт играючи, посошком помахивает, по 70 вёрст в день проходит.

Пришёл Елисей домой. Уж с поля убрали. Обрадовались домашние своему старику, стали расспрашивать: как и что, отчего от товарища отстал, отчего не дошёл, домой вернулся? Не стал рассказывать.

– Да не привёл, говорит, Бог; растерял деньги и отстал от товарища. Так и не пошёл. Простите ради Христа!

И отдал старухе остальные деньги. Расспросил Елисей про домашние дела: всё хорошо, все дела переделали, упущений в хозяйстве нет, и живут все в мире и согласие.

Услыхали тем же днём и Ефимовы, что вернулся Елисей, пришли спрашивать про своего старика. И им тоже сказал Елисей.

– Ваш, говори, старик здорово пошёл, разошлись мы, за три дня до петрова дня; хотел я было догонять, да тут такие дела пошли: растерял я деньги и не с чем стало идти, так и вернулся.

Подивился народ: как так человек умный та и так глупо сделал, – пошёл и не дошел, только деньги провёл? Подивились и забыли. И Елисей забыл. Взялся за работу по дому: заготовил с сыном дров на зиму, обмолотил с бабами хлеб, прикрыл сараи, убрал пчёл, отдал 10 колодок пчёл с приплодом соседу. Хотела его старуха утаить, сколько от проданных колодок отроилось, да Елисей сам знал, какая холостая, какая роилась, и соседу вместо десяти семнадцать отдал. Убрался Елисей, услал сына на заработки, а сам засел на зиму лапти плести и колодки долбить.

VIII

Весь тот день, как остался Елисей в хате у больных людей, ждал Ефим товарища. Отошёл он недалеко и сел. Ждал, ждал, заснул, проснулся, ещё посидел – нет товарища. Все глаза проглядел. Уже солнце за дерево зашло, – нет Елисея. “Уж, не прошёл ли, думает, мимо меня, или не проехал ли (подвёз кто, не приметил меня, пока я спал). Да нельзя же не видеть ему. В степи далеко видно. Пойду назад, думает, а он вперёд уйдёт. Расстанемся с ним, ещё того хуже. Пойду вперёд, на ночлеге сойдёмся”. Пришёл в деревню, попросил десятского, чтобы если придёт такой старичок, отвести его в туже хату. Не пришёл на ночлег Елисей. Пошёл дальше Ефим, спрашивал всех: не видели ли старичка лысенького? никто не видел. Подивился Ефим и пошёл один. “Сойдемся, думает, где-нибудь в Одессе на корабле”, и перестал думать.

Сошёлся на дороге со странником. Странник в скуфье, в подряснике и с длинными волосами, был и на Афоне и в другой раз едет в Иерусалим. Сошлись на ночлеге, разговорились и пошли вместе.

Дошли до Одессы хорошо. Трое суток прождали корабля. Богомольцев много дожидалось. Были с разных сторон. Опять порасспросил Ефим про Елисея – никто не видал.

Выправил Ефим билет заграничный – 5 рублей стало. Отдал 40 целковых за проезд туда и обратно, закупил хлеба, селёдок на дорогу. Погрузили корабль, перевезли богомольцев, сел и Тарасыч со странником. Подняли якоря, отчалили, поплыли морем. День хорошо плыли; к вечеру поднялся ветер, пошёл дождь, стало качать и корабль заливать. Взметался народ, стали бабы голосить, и из мужчин, которые послабее, стали по кораблю бегать, места искать. Нашёл и на Ефима страх, только виду не показал: как где сел с прихода на полу, рядом с тамбовскими стариками, так и сидел всю ночь и день другой весь; только свои сумки держали и нечего не говорили. Затихло на третий день. На пятый день пристали к Царьграду. Которые странники высаживались на берег, ходили смотреть храм Софии-премудрости, где теперь турки владеют; Тарасыч не высаживался, на корабле просидел. Только булки белой купил. Простояли сутки, опять поплыли морем. Останавливались ещё у Смирны города, у другого Александрии и доплыли благополучно до Яффы города. В Яффе высадка всем богомольцам: 70 вёрст пешеходу до Иерусалима. Тоже при высадке набрался страху народ: корабль высокий и с корабля вниз на лодки народ кидают, а лодку качает, того и гляди не угодить в лодку, а мимо, человек двух замочило, а высадились все благополучно. Высадились, пошли пешие; на третий день к обеду дошли до Иерусалима. Стали за городом, на Русском подворье, билеты прописали, пообедали, пошли со странником по святым. К самому гробу Господню ещё впуска не было. Пошли в патриарший монастырь, Собрали туда всех поклонников, посадили женский пол и мужской пол особо. Велели разуться и сесть кругом. Вышел монах с полотенцем и стал всем ноги умывать; Умоет, и поцелует, и так всех обошёл. Ефиму ноги умыл и поцеловал. Отстояли вечерню, заутреню, помолились, свечи поставили и подали поминанья за родителей. Тут и покормили и вино подносили. На утро пошли в кельню Марии Египетской, где она спасалась. Поставили свечи, молебен отслужили. Оттуда в Авраамов монастырь ходили. Видели Савеков сад – место, где Авраам сына заколоть хотел Богу. Потом ходили на то место, где Христос явился Марии Магдалине, и в церковь, Якова, брата Господня. Все места показывал странник и везде сказывал, сколько, где денег подавать надо. К обеду вернулись на подворье, поели. И только стали укладываться спать, взахался странник, стал свою одежду перебирать – шарить. “Вытащили у меня портмоне с деньгами, 23 рубля, говорит, было: две десятирублёвые и три мелочью”. Потужил, потужил странник, делать нечего – легли спать.

IX

Лёг Ефим спать, и напало на него искушение. “Не вытаскивали, думает, у странника денег; у него, думается, их не было, Нигде он не подавал. Мне приказывал подавать, а сам не давал, да и у меня рубль взял”.

Подумает так Ефим и начнет сам себя укорять: “Что, говорит, мне человека судить, грешу я. Не стану думать”. Только забудется, опять станет поминать, как странник на деньги приметлив и как он не похоже говорит, что у него портмоне вытащили. “И не было, думает, у него денег. Один отвод”.

Встали перед вечером и пошли к ранней обедне в большой храм Воскресенья – к гробу Господню. Не отстает странник от Ефима, с ним вместе идёт.

Пришли к храму. Народу – странников-богомольцев, русских, и всяких народов, и греков, и армян, и турок, и сириян – собралось много. Повёл их монах. Провёл их мимо стражи турецкой к тому месту, где снят с креста Спаситель и помазан и где 9 подсвечников больших горят. Всё показывали и рассказывали. Поставил там Ефим свечку. Потом повели монахи Ефима на правую руку вверх по ступенькам на Голгофу, на то место, где крест стоял; там молился Ефим. Потом показали Ефиму скважину, где земля до преисподней проселась; потом показывали то место, где прибивали руки и ноги Христа к кресту гвоздями; потом показали гроб Адама, где кровь Христа лилась на его кости. Потом пришли к камня, где сидел Христос, когда надевали на Него терновый венец; потом – к столбу, к которому привязывали Христа, когда били Его. Потом видел Ефим камень с двумя дырами для ног Христа. Хотели ещё что-то показать, да заторопился народ: заспешили все к самой пещере гроба Господня. Отошла там чужая, началась православная обедня. Пошёл Ефим с народом к пещере.

Хотел он отбиться от странника – всё в мыслях он грешил на странника – да не отстаёт от него странник, с ним вместе и к обедне к гробу Господню пошёл. Хотели они поближе стать, не поспели. Стеснился народ так, что ни вперёд, ни назад продора нет. Стоит Ефим, смотрит вперёд, молится, а нет-нет и ощупает, тут ли кошель. Двоится у него в мыслях: первое думает – обманывает его странник; второе думает – коли не обманул, а вправду вытащили, так как бы и со мной того же не было.

X

Стоит так Ефим, молится и смотрит вперёд, в часовню, где сам гроб и над гробом 36 лампад горят. Стоит Ефим, через головы смотрит, что за чудо! Под сами лампадами, где благодатный огонь горит, впереди всех, видит, стоит старичок в кафтане сермяжном, блестит лысина во всю голову, как у Елисея Боброва. “Погож, думает, на Елисея. Да нельзя ему быть! Нельзя ему прежде меня поспеть. Корабля до нас за неделю отходил. Нельзя ему было упредить. А на нашем корабле не было. Я всех богомольцев видел”.

Только думал так Ефим, стал молиться старичок и поклонился три раза: раз наперед Богу, а потом миру православному на обе стороны. И как повернул голову старичок на правую сторону, так и признал его Ефим. Самый он, Бобров, и есть – и борода черноватая, курчавая, и проседь в щеках, и брови, и глаза, и нос, и всё обличие его. Самый он, Ели сей Бобров.

Обрадовался Ефим, что товарища нашёл, и подивился, как так Елисей наперёд его поспел.

“Ай да Бобров, думает, куда на перёд пролез! Видно, с человеком таким сошёлся, что привёл его. Дай на выходе найду его, своего странника в скуфье брошу и с ним стану ходить, авось и он меня проведёт наперёд”.

И всё смотрел Ефим, как бы не упустить ему Елисея. Да отошли обедни, зашатался народ, пошли прикладываться, затеснились, отдавили в сторону Ефима. Опять напал на него страх, как бы, думает, кошель не вытащили? Прижал рукой кошель Ефим и стал продираться, только бы на простор выбраться. Выбрался на простор, ходил-ходил, искал-искал Елисея тут и в храме. Тут же в храме по кельям всякого народа много видел: которые тут же и едят, и пьют вино, и спят, и читают. И нет нигде Елисея. Вернулся Ефим на подворье, – не нашёл товарища. В этот вечер странник не приходит. Пропал, и рубль не отдал.

На другой день пошёл опять Ефим к гробу Господню с тамбовским стариком, на корабле с ним ехал. Хотел пролезть вперёд, да опять отдавили его, и стал он у столба и молится. Поглядел наперёд, – опять под лампадами у самого гроба Господня на переднем месте стоит Елисея, руки развёл, как священник у алтаря, и блестит лысина во всю голову. “Ну, – думает Ефим, – теперь уже не упущу его”. Полез продираться вперёд. Продрался – нет Елисея. Видно ушёл. И на третий день опять у гроба Господня смотрит – в самом святом месте стоит Елисей на самом на виду, руки развёл и глядит кверху, точно видит что то над собой. И светится его лысина во всю голову. “Ну, – думает Ефим,- теперь уже не упущу его, пойду к выходу стану. Там уже не разминемся”. Вышел Ефим, стоял-стоял, полдень простоял: весь народ прошёл, нет Елисея.

Пробыл шесть недель Ефим в Иерусалиме и побывал везде: и в Вифлееме, и в Вифании, и на Иордане, и на новую рубаху печать у гроба Господня наложил, чтобы похорониться в ней, и воды из Иордана в склянку взял, и земли и свечей с благодатным огнём взял и в восьми местах поминания записал, извёл все деньги, только бы домой дойти. И пошёл Ефим назад к дому. Дошёл до Яффы, сел на корабль, приплыл в Одессу и пошёл пешеходом домой.

XI

Идёт Ефим один тем же путём. Стал к дому приближаться, опять напала на него забота, как без него дома живут. “В год, думает, воды много утекло. Дом целый век собираешь, а разорить дом не долго. Как сын без него дела повёл, как весна вскрылась, как скотина перезимовала, так ли избу выделали”. Дошёл Ефим до того места, где они запрошлый год расстались с Елисеем. Народу и узнать нельзя. Где запрошлый год народ бедствовал, нынче все достаточно живут. Родилось всё хорошо в поле. Поправился народ и прежнее горе забыли. Подходит вечерком Ефим к тому самому селу, где запрошлый год Елисей отстал. Только вошёл в село, выскочила из-за хатки девочка в белой рубахе.

– Дiд! Дiдко! До нас заходи.

Хотел Ефим пройти, да не пускает девочка, ухватила за полу, тащет к хате и сама смеётся.

Вышла на крыльцо и женщина с мальчиком, тоже манит:

– Заходи, мол, дедушка, поужинаешь, переночуешь.

Зашёл Ефим. “Кстати, думает, про Елисея спрошу: никак в эту самую хату напиться заходил”.

Вошёл Ефим, сняла с него женщина сумку, умыться подала, посадила за стол. Молока достала, вареников, каши поставила на стол. Поблагодарил Тарасыч, похвалил людей за то, они странников привечают. Покачала женщина головой.

– Нам, говорит нельзя странников не привечать. Мы от странника жизнь узнали. Жили мы, Бога забыли, и наказал всех Бог так, что все только смерти ждали. Дошли летось до того, что все лежали – и есть нечего и больны. И помереть бы нам, да послал нам Бог такого же, вот, как и ты, старичка. Зашёл он среди дня напиться, да увидел нас, пожалел, да и остался с нами. И поил, и кормил, и на ноги поставил, и землю выкупил, и лошадь с телегой купил, и нас кинул.

Вошла в хату старуха, перебила речь женщины.

– И сами мы не знаем, говорит, человек ли был или ангел Божий. Всех-то любил, всех-то жалел, и ушёл – не сказался, и молить за кого Бога – не знаем. Как теперь вижу: лужу я, смерти жду, смотрю – вошёл старичок, немудренький, лысенький, воды напиться. Ещё я думала, грешная: что шляются? А он вот что сделал! Как увидал нас, сейчас сумочку долой, Вот на этом месте поставил, развязал.

Вступилась девочка.

– Нет, говорит, бабушка, он прежде сюда посередь хаты поставил сумку, а потом на лавку убрал.

И стали они спорить и все дела его вспоминать: и где он сидел, и что делал, и что кому сказал.

На ночь приехал и мужик-хозяин на лошади, тоже стал про Елисея рассказывать, как он у них жил.

– Не прийди он к нам, говорит, мы бы все в грехах померли. Помирали мы в отчаяние, на Бога и на людей роптали. А он нас и на ноги поставил, и через него мы Бога познали, и в добрых людей уверовали. Спаси его Христос! Прежде как скоты жили, а он нас людьми сделал.

Накормили, напоили люди Ефима, положили спать и сами легли.

Лежит Ефим и не спит, и не выходит у него из головы Елисей, как он видел его в Иерусалиме три раза в переднем месте.

“Так вот где, думает, опередил меня! Мои труды приняты, нет ли, а его то принял Господь”.

На утро распрощались люди с Ефимом, наклали ему пирожков на дорогу и пошли на работу, а Ефим в путь-дорогу.

XII

Ровно год проходил Ефим. На весну вернулся домой.

Пришёл он домой к вечеру. Сына дома не было, в кабаке был. Пришёл сын выпившим, стал его Ефим расспрашивать. По всему видал, что замотался без него малый. Деньги все провёл дурно, дела упустил. Стал его отец щунять. Стал сын грубиянить.

– Ты бы, говорит, сам поворочал, а то ты ушел, да и деньги ещё унёс с собой, а с меня спрашиваешь.

Рассерчал старик, побил сына.

На утро вышел Ефим Тарасыч к старосте о сыне поговорить, идёт мимо Елисеева двора. Стоит старуха Елисеева на крылечке, здоровается:

– Здорово, кум, говорит; здорово ли, касатик сходил?

Остановился Ефим Тарасыч.

– Слава Богу, говорит, сходил; твоего старика потерял, да слышу он домой повернулся.

И заговорила старуха – охотница была покалякать.

Вернулся, говорит, кормилец, давно вернулся. Вскоре после Успенья, никак. Уж и рады же мы были, что его Бог принёс! Скучно нам без него. Работа от него какая, – года его ушли. А всё голова, и нам веселее. Уж и парень как радовался! Без него, говорит, как без света в глазу. Скучно нам без него, желанный, любим мы его, уж как жалеем.

– Что ж, дома, что ль, он теперь?

– Дома, родной, на пчельник рои огребает. Хороша, баит, роевщина. Такую Бог дал силу пчеле, что и старик и не запомнит. Не по грехам, байт, бог даёт. Заходи, желанный, как рад-то будет.

Пошёл Ефим через сени, через двор и на пчельник к Елисею. Вошёл на пчельник, смотрит – стоит Елисей без сетки, без рукавиц, в кафтане сером под берёзкою, руки развёл и глядит вверх, и лысина блестит во всю голову, как он в Иерусалиме у гроба Господня стоял, а над ним, как в Иерусалиме, сквозь берёзку, как жар горит, играет солнце, а вокруг головы золотые пчёлки в венец свились, вьются, но не жалят его. Остановился Ефим.

Окликнула старуха Елисея.

– Кум, говорит, пришёл!

Оглянулся Елисей, обрадовался, пошёл куму на встречу, полегонечку пчёл из бороды выбирает.

– Здорово, кум, здорово, милый человек… Хорошо сходил?

– Ноги сходил, и водицы тебе с Иордана реки принёс. Заходи, возьми, да принял Господь труды…

– Ну и, слава Богу, спаси Христос.

Помолчал Ефим.

– Ногами был, да душой-то был ли, али другой кто…

– Божие дело, кум, Божие дело.

– Заходил также я на обратном пути в ту хату, где ты остался…

Испугался Елисей, заторопился.

– Божие дело, кум, Божие дело. Что ж, заходи, что ль, в избу – медку принесу.

И замял Елисей речь, заговорил про домашнее.

Вздохнул Ефим и не стал поминать Елисею про людей в хате и про то, что он видел в Иерусалиме. И понял он, что на миру по смерти велел Бог отбывать каждому свой оброк – любовью и добрыми делами.

1885 г.

Читает Зоя Феодосьевна Родзевилова.

Источник: https://isci.us/projects/scp/leo-tolstoy/