Поэт: П

    В пророчестве святом (Виктор Пимахов)
    5 (1)

    В пророчестве святом (Виктор Пимахов) в Христианской фонотеке

    В пророчестве святом (Виктор Пимахов)

    В пророчестве Святом мы видим озарение,
    Господь через сосуды говорит
    И открывает нам Господь Прозрение,
    Что у тебя в душе твоей болит.

    Покажет Бог каким путём ты ходишь,
    Как устранить нам нашу кривизну.
    И христианин, На что ты Годен?
    И дерзновения нет, и почему?

    Он обличит тебя, а также успокоит
    И выведет он ложь и клевету,
    Своей водой с источника напоит
    Твоей одежде придаст он белизну

    Он Истину Свою тебе покажет,
    Научит как по Слову дальше жить
    И сильно, брат, тебя Он не накажет,
    Поможет как счастливым тебе быть.

    И если ты откроешь своё ухо
    И за основу – Слово ты возьмёшь,
    Не станет в жизни очень тебе туго,
    В своих делах Иисуса ты поймёшь.

    Ты всё исправишь, как угодно Богу
    И Станешь ты на Божию стезю.
    С Христом пройдёшь счастливую дорогу
    Не перейдёшь ты дьявола межу.

    Но если ухо своё ты не откроешь
    И сделав вид что это не к тебе,
    От слова Бога сердце ты закроешь,
    Ты только хуже Сделаешь себе.

    Этим всё Ты дело усугубишь,
    И заведёт тебя Дорога в никуда.
    В неправильном пути скорей себя погубишь,
    Этим огорчишь в душе своей Христа.

    Пророчества бывают к нам нечасто
    И словом этим нужно дорожить
    Для нашего светильника оно как масло
    Чтоб в жизни нашей огнём Христа светить

    Читает автор.

    Пророк (Александр Пушкин)
    5 (2)

    Пророк (Александр Пушкин) в Христианской фонотеке

    Пророк (Александр Пушкин)

    Духовной жаждою томим,
    В пустыне мрачной я влачился, —
    И шестикрылый серафим
    На перепутье мне явился.

    Перстами легкими как сон
    Моих зениц коснулся он.
    Отверзлись вещие зеницы,
    Как у испуганной орлицы.

    Моих ушей коснулся он, —
    И их наполнил шум и звон:
    И внял я неба содроганье,
    И горний ангелов полет,
    И гад морских подводный ход,
    И дольней лозы прозябанье.

    И он к устам моим приник,
    И вырвал грешный мой язык,
    И празднословный и лукавый,
    И жало мудрыя змеи
    В уста замершие мои
    Вложил десницею кровавой.

    И он мне грудь рассек мечом,
    И сердце трепетное вынул,
    И угль, пылающий огнем,
    Во грудь отверстую водвинул.

    Как труп в пустыне я лежал,
    И бога глас ко мне воззвал:
    «Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
    Исполнись волею моей,
    И, обходя моря и земли,
    Глаголом жги сердца людей».

    1826 г.

    Читает Николай Гузов.

    Рассвет (Борис Пастернак)
    5 (2)

    Рассвет (Борис Пастернак) в Христианской фонотеке

    Рассвет (Борис Пастернак)

    Ты значил все в моей судьбе.
    Потом пришла война, разруха,
    И долго-долго о Тебе
    Ни слуху не было, ни духу.

    И через много-много лет
    Твой голос вновь меня встревожил.
    Всю ночь читал я Твой Завет
    И как от обморока ожил.

    Мне к людям хочется, в толпу,
    В их утреннее оживленье.
    Я все готов разнесть в щепу
    И всех поставить на колени.

    И я по лестнице бегу,
    Как будто выхожу впервые
    На эти улицы в снегу
    И вымершие мостовые.

    Везде встают, огни, уют,
    Пьют чай, торопятся к трамваям.
    В теченье нескольких минут
    Вид города неузнаваем.

    В воротах вьюга вяжет сеть
    Из густо падающих хлопьев,
    И, чтобы вовремя поспеть,
    Все мчатся, недоев-недопив.

    Я чувствую за них за всех,
    Как будто побывал в их шкуре,
    Я таю сам, как тает снег,
    Я сам, как утро, брови хмурю.

    Со мною люди без имен,
    Деревья, дети, домоседы.
    Я ими всеми побежден,
    И только в том моя победа.

    Читает Николай Гузов.

    Рождественская звезда (Борис Пастернак)
    5 (2)

    Рождественская звезда (Борис Пастернак) в Христианской фонотеке

    Рождественская звезда (Борис Пастернак)

    Стояла зима.
    Дул ветер из степи.
    И холодно было младенцу в вертепе
    На склоне холма.

    Его согревало дыханье вола.
    Домашние звери
    Стояли в пещере,
    Над яслями теплая дымка плыла.

    Доху отряхнув от постельной трухи
    И зернышек проса,
    Смотрели с утеса
    Спросонья в полночную даль пастухи.

    Вдали было поле в снегу и погост,
    Ограды, надгробья,
    Оглобля в сугробе,
    И небо над кладбищем, полное звезд.

    А рядом, неведомая перед тем,
    Застенчивей плошки
    В оконце сторожки
    Мерцала звезда по пути в Вифлеем.

    Она пламенела, как стог, в стороне
    От неба и Бога,
    Как отблеск поджога,
    Как хутор в огне и пожар на гумне.

    Она возвышалась горящей скирдой
    Соломы и сена
    Средь целой вселенной,
    Встревоженной этою новой звездой.

    Растущее зарево рдело над ней
    И значило что-то,
    И три звездочета
    Спешили на зов небывалых огней.

    За ними везли на верблюдах дары.
    И ослики в сбруе, один малорослей
    Другого, шажками спускались с горы.
    И странным виденьем грядущей поры
    Вставало вдали все пришедшее после.
    Все мысли веков, все мечты, все миры,
    Все будущее галерей и музеев,
    Все шалости фей, все дела чародеев,
    Все елки на свете, все сны детворы.

    Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
    Все великолепье цветной мишуры…
    …Все злей и свирепей дул ветер из степи…
    …Все яблоки, все золотые шары.

    Часть пруда скрывали верхушки ольхи,
    Но часть было видно отлично отсюда
    Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи.
    Как шли вдоль запруды ослы и верблюды,
    Могли хорошо разглядеть пастухи.
    — Пойдемте со всеми, поклонимся чуду, –
    Сказали они, запахнув кожухи.

    От шарканья по снегу сделалось жарко.
    По яркой поляне листами слюды
    Вели за хибарку босые следы.
    На эти следы, как на пламя огарка,
    Ворчали овчарки при свете звезды.

    Морозная ночь походила на сказку,
    И кто-то с навьюженной снежной гряды
    Все время незримо входил в их ряды.
    Собаки брели, озираясь с опаской,
    И жались к подпаску, и ждали беды.

    По той же дороге, чрез эту же местность
    Шло несколько ангелов в гуще толпы.
    Незримыми делала их бестелесность,
    Но шаг оставлял отпечаток стопы.

    У камня толпилась орава народу.
    Светало. Означились кедров стволы.
    — А кто вы такие? — спросила Мария.
    — Мы племя пастушье и неба послы,
    Пришли вознести вам обоим хвалы.
    — Всем вместе нельзя. Подождите у входа.
    Средь серой, как пепел, предутренней мглы
    Топтались погонщики и овцеводы,
    Ругались со всадниками пешеходы,
    У выдолбленной водопойной колоды
    Ревели верблюды, лягались ослы.

    Светало. Рассвет, как пылинки золы,
    Последние звезды сметал с небосвода.
    И только волхвов из несметного сброда
    Впустила Мария в отверстье скалы.

    Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
    Как месяца луч в углубленье дупла.
    Ему заменяли овчинную шубу
    Ослиные губы и ноздри вола.

    Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
    Шептались, едва подбирая слова.
    Вдруг кто-то в потемках, немного налево
    От яслей рукой отодвинул волхва,
    И тот оглянулся: с порога на деву,
    Как гостья, смотрела звезда Рождества.

    1947 г.

    Читает Ирина Кириченко.

    Гефсиманский сад (Борис Пастернак)
    5 (3)

    Гефсиманский сад (Борис Пастернак) в Христианской фонотеке

    Гефсиманский сад (Борис Пастернак)

    Мерцаньем звезд далеких безразлично
    Был поворот дороги озарен.
    Дорога шла вокруг горы Масличной,
    Внизу под нею протекал Кедрон.

    Лужайка обрывалась с половины.
    За нею начинался Млечный путь.
    Седые серебристые маслины
    Пытались вдаль по воздуху шагнуть.

    В конце был чей-то сад, надел земельный.
    Учеников оставив за стеной,
    Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
    Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».

    Он отказался без противоборства,
    Как от вещей, полученных взаймы,
    От всемогущества и чудотворства,
    И был теперь, как смертные, как мы.

    Ночная даль теперь казалась краем
    Уничтоженья и небытия.
    Простор вселенной был необитаем,
    И только сад был местом для житья.

    И, глядя в эти черные провалы,
    Пустые, без начала и конца,
    Чтоб эта чаша смерти миновала,
    В поту кровавом Он молил Отца.

    Смягчив молитвой смертную истому,
    Он вышел за ограду. На земле
    Ученики, осиленные дремой,
    Валялись в придорожном ковыле.

    Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
    Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
    Час Сына Человеческого пробил.
    Он в руки грешников себя предаст».

    И лишь сказал, неведомо откуда
    Толпа рабов и скопище бродяг,
    Огни, мечи и впереди — Иуда
    С предательским лобзаньем на устах.

    Петр дал мечом отпор головорезам
    И ухо одному из них отсек.
    Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
    Вложи свой меч на место, человек.

    Неужто тьмы крылатых легионов
    Отец не снарядил бы мне сюда?
    И, волоска тогда на мне не тронув,
    Враги рассеялись бы без следа.

    Но книга жизни подошла к странице,
    Которая дороже всех святынь.
    Сейчас должно написанное сбыться,
    Пускай же сбудется оно. Аминь.

    Ты видишь, ход веков подобен притче
    И может загореться на ходу.
    Во имя страшного ее величья
    Я в добровольных муках в гроб сойду.

    Я в гроб сойду и в третий день восстану,
    И, как сплавляют по реке плоты,
    Ко мне на суд, как баржи каравана,
    Столетья поплывут из темноты».

    1949 г.

    Читает Алексей Байдала.

    Отзывы и рецензии

    • «Гефсиманский сад» — один из ключей к пониманию всего романа «Доктор Живаго». Именно этим стихотворением завершается главная книга Бориса Пастернака. О чем этот пронзительный поэтический текст? При чем здесь Гамлет? Чем интересны библейские стихи Пастернака? Разбираемся в проекте «50 великих стихотворений»! (Читать полностью: Ася Занегина, Обзор стихотворения Бориса Пастернака «Гефсиманский сад»)