Христианская фонотека
Зелень тусклая олив,
Успокоенность желания.
Безнадёжно молчалив
Скорбный сон твой, Гефсимания.
В утомленье и в бреду,
В час, как ночь безумно стынула,
Как молился Он в саду,
Чтобы эта чаша минула!
Было тёмно, как в гробу.
Мать великая ответила
На смиренную мольбу
Только резким криком петела.
Ну так что ж! Как хочет Бог,
В жизни нашей так и сбудется,
А мечтательный чертог
Только изредка почудится.
Всякий буйственный порыв
Гасит холодом вселенная.
Я иду в тени олив,
И душа моя — смиренная.
Нет в душе надежд и сил,
Умирают все желания.
Я спокоен — я вкусил
Прелесть скорбной Гефсимании.
1911 г.
Читает Аркадий Левин.
Стихи Бориса Пастернака, посвященные переживаниям верующего сердца во время Страстной седмицы, читает Александр Феклистов.
Ещё кругом ночная мгла.
Ещё так рано в мире,
Что звёздам в небе нет числа,
И каждая, как день, светла,
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала
Под чтение Псалтыри.
Ещё кругом ночная мгла.
Такая рань на свете,
Что площадь вечностью легла
От перекрёстка до угла,
И до рассвета и тепла
Ещё тысячелетье.
Ещё земля голым-гола,
И ей ночами не в чем
Раскачивать колокола
И вторить с воли певчим.
И со Страстного четверга
Вплоть до Страстной субботы
Вода буравит берега
И вьёт водовороты.
И лес раздет и непокрыт,
И на Страстях Христовых,
Как строй молящихся, стоит
Толпой стволов сосновых.
А в городе, на небольшом
Пространстве, как на сходке,
Деревья смотрят нагишом
В церковные решётки.
И взгляд их ужасом объят.
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград,
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.
И видят свет у царских врат,
И чёрный плат, и свечек ряд,
Заплаканные лица —
И вдруг навстречу крестный ход
Выходит с плащаницей,
И две берёзы у ворот
Должны посторониться.
И шествие обходит двор
По краю тротуара
И вносит с улицы в притвор
Весну, весенний разговор
И воздух с привкусом просфор
И вешнего угара.
И март разбрасывает снег
На паперти толпе калек,
Как будто вышел человек,
И вынес, и открыл ковчег,
И всё до нитки роздал.
И пенье длится до зари,
И, нарыдавшись вдосталь,
Доходят тише изнутри
На пустыри под фонари
Псалтырь или Апостол.
Но в полночь смолкнут тварь и плоть,
Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь —
Смерть можно будет побороть
Усильем воскресенья.
1946 г.
Читает Александр Феклистов.
Опять Христос! Что Он меж нами,
Что каплет кровь с Его креста
На нас, здесь, подле, пред глазами,
Не видеть — злая слепота!
Христос везде! В скитаньях духа,
В незнанье — где Ты, Бог живой?
В обманах мысли, взгляда, слуха,
В гордыне мудрости людской!
Он — в незаконности желаний,
Он — в криках страждущих больных,
В ужасной музыке рыданий
Бессчётных горестей людских.
Он — у безвинно-прокажённых,
Он — в толчее людских страстей,
Он — в грёзах мыслей воспалённых
И даже в творчестве людей.
Крест — у безвременной могилы;
Крест — в безобразье диких снов
И в нерешительности силы,
И в ржавой дряблости оков…
Да, снова слышатся пороки,
И рухнул всякий идеал…
Блестят евангельские строки:
«Я к вам приду!» Он долго ждал.
1897–1898 гг.
Читает Аркадий Левин.
Алла Демидова читает стихотворение Анны Ахматовой из поэмы «Реквием», посвященное событиям Страстной седмицы.
1
Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал; «Почто Меня оставил?»,
А Матери: «О, не рыдай Мене…»
2
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
1940 г.
Читает Алла Демидова.
Анатолий Белый читает стихи Осипа Мандельштама, посвященные последним часам жизни Спасителя.
Неумолимые слова…
Окаменела Иудея,
И, с каждым мигом тяжелея,
Его поникла голова.
Стояли воины кругом
На страже стынущего тела;
Как венчик, голова висела
На стебле тонком и чужом.
И царствовал, и никнул Он,
Как лилия в родимый омут,
И глубина, где стебли тонут,
Торжествовала свой закон.
1910 г.
Читает Анатолий Белый.
Пилат умыл в молчаньи руки,
Неумолим синедрион,
И тихий стон великой муки
Безумным ревом заглушён.
Как разъяренные пантеры,
Толпятся, злобою горя,
Рабы, купцы, вожди, гетеры,
Жрецы святого алтаря.
Устами жадного удава
Иуда славит черный грех,
Ликует бешено Варрава,
И Каиафы слышен смех…
А Он, усталый, одинокий,
Лежит под тяжестью креста,
И скорбью темной и глубокой
Дрожат прекрасные уста.
Исполнен мукою кончины,
В лазурь небес восходит стон,
С чела струятся на хитон
И капли крови, как рубины.
Стоят смущенною толпою
Ученики Его окрест, —
Но одному даны судьбою
Ужасный Путь и тяжкий Крест.
Но если все, не веря чуду,
В молчанье робко отошли, —
Тебе один я верен буду,
Господь и Бог моей земли!
С Тобой влачусь я по дороге
Тяжелой пыльною стезей,
Твои израненные ноги
Кроплю горючею слезой.
И разделю Твои мученья
И у позорного креста
Приму удары и глумленье
И боль — за Господа Христа.
Читает Николай Гузов.
Я до утра читал божественную повесть
О муках Господа и таинствах любви,
И негодующая совесть
Терзала помыслы мои…
Чего мы ждём ещё, какого откровенья?
Не подан ли с креста спасительный пример?
Зачем же прячешь ты под маскою сомненья
Клеймо порока, лицемер?
«Вождя! – взываешь ты, – учителя, пророка!
Я жажду истины, о, скоро ли рассвет?..»
Но, ежели звезда затеплится с востока,
Пойдёшь ли ты за мной вослед?
Пойдёшь ли ты вослед со смирною и златом,
Затеплишь ли Царю кадильные огни?
И, если станет Он на суд перед Пилатом,
Не закричишь ли ты: «Распни Его, распни!»
О, жалкий фарисей! В источник утешенья,
В родник целительной божественной любви,
Ты мечешь яростно каменья
И стрелы жгучие свои!
И в каждый миг Христа ты предаёшь, как прежде,
Бичуешь под покровом тьмы
И в окровавленной одежде
Поёшь кощунственно псалмы…
Разбей же, Господи, негодные сосуды,
Как пыль с одежд, стряхни предательскую сеть,
И на лобзание Иуды
Лобзаньем пламенным ответь!
Читает Александр Захаров.
Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.
Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.
В конце был чей-то сад, надел земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».
Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.
Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.
И, глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молил Отца.
Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.
Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого пробил.
Он в руки грешников себя предаст».
И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.
Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.
Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?
И, волоска тогда на мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».
1949 г.
Читает Алексей Байдала.
