Стихи

Севастиан-мученик (Константин Романов) Поэма

Посвящение: Королеве Эллинов Ольге Константиновне

‎Тебе, тебе, мой ангел нежный,
Я посвящаю этот труд;
О, пусть любовно и прилежно
Твои глаза его прочтут.

‎Ты мне внушила эти строки,
Они тобой вдохновлены:
Пускай же будут в край далекий
Они к тебе унесены.

‎И если грудь заноет больно
Тоской по нашей стороне,
Пускай тогда они невольно
Тебе напомнят обо мне.

‎И пусть хоть тем тебе поможет
Тот, кто всегда и всюду твой,
Кто позабыть тебя не может,
И чья душа полна тобой.

Строфы

I
‎В Риме праздник. Рыщут колесницы,
Топот, стук колес по мостовой,
Ржанье, свист бича и крик возницы
В гул слилися. К форуму толпой
Повалил народ. Снуют носилки,
Пыль клубится облаком густым;
Фыркает, храпит и рвется пылкий
‎Конь под всадником лихим.

II
В честь богини зеленью, цветами
Убран был Венеры пышный храм;
От курильниц синими клубами
Возносился легкий фимиам.
В наготе божественного тела,
Фидия рукою создана,
В благовонном сумраке белела
‎Олимпийская жена.

III
Совершая жертвоприношенье,
Цезарь сам стоял пред алтарем,
И жрецы в немом благоговенье
С утварью теснилися кругом.
Все во прах повергнулись толпою,
Преклонился сам Максимиан,
Не поник отважной головою
‎Лишь один Севастиан.

IV
Засверкали цезаревы очи
И зловещим вспыхнули огнем,
Вне себя он стал мрачнее ночи
Искаженным яростью лицом:
“Ты ль не хочешь чтить моей святыни,
“Возмущая наше торжество!
“Ты ль, трибун мой, дерзкою гордыней
‎”Оскорбляешь божество!”

V
И бесстрашно, твердо и спокойно
Отвечал ему Севастиан:
“Человеку, цезарь, недостойно
“Почитать бездушный истукан.
“Правды нет в твоей безумной вере,
“Ваши боги – лживая мечта,
“Не могу я кланяться Венере,
‎”Исповедуя Христа!

VI
“Он – мой Бог! Его святою кровью
“Грешный мир искуплен и спасен;
“Лишь Ему с надеждой и любовью
“Я молюсь коленопреклонен.
“Небеса Он создал, создал землю,
“Создал все, что дышит и живет.
“Лишь Его велениям я внемлю,
‎”Он мне помощь и оплот!”

VII
Неподвижно, в трепетном молчанье,
Царедворцы робкою толпой
Роковое слушали признанье,
Изумляясь дерзости такой.
Обезумел цезарь, злобы полный,
Ярый гнев уста его сковал,
И смятенным ликторам безмолвно
‎Он трибуна указал.

VIII
Вмиг вокруг него живой стеною
Их сомкнулись тесные ряды;
Повлекли они его с собою
В гору, в Палатинские сады.
Нумидийской цезаревой страже
Сдали там с рук на руки его…
И покорно стал от злобы вражьей
‎Он конца ждать своего.

IX
Гаснет алый запад, догорая
В небесах багряною зарей;
Быстро тень надвинулась густая,
И звезда зажглася за звездой,
Уж померкло небо голубое,
Тихо все… Уснул великий Рим;
И в немом, задумчивом покое
‎Ночь спустилася над ним.

X
Уж во власти тихого Морфея,
Под его чарующим крылом
Все, в дремоте сладкой цепенея,
Позабылось безмятежным сном.
Лишь к стволу привязан кипариса,
Молодой трибун-христианин,
Там, в саду цветущем Адониса,
‎В эту ночь не спит один.

XI
А кругом на храмы, на чертоги
Налегла таинственная тьма;
Сторожат изваянные боги
Рощи Палатинского холма;
Сладко в них цветы благоухают,
Водометы плещут и журчат
И росою свежей орошают
‎Мрамор царственных палат.

XII
Полночь дышит влажною прохладой.
У стены на каменном полу
Стража крепко спит под колоннадой.
Догорев, костер дымит в углу;
Пламя, вспыхнув, озарит порою
То карниз, то вазу, то плиту,
И кружася, искры над золою
‎С треском гаснут на лету.

XIII
И задумчив узник одинокий,
Кротких глаз не сводит он с костра:
Скоро мрак рассеется глубокий,
Минет ночь, – не долго до утра.
Заблестит восток воспламененный,
Брызнут солнца первые лучи
И разбудят этот город сонный,
‎И проснутся палачи.

XIV
На него они наложат руки,
Истерзают молодую грудь,
И настанет час предсмертной муки,
И окончен будет жизни путь.
Словно искра, в мраке исчезая,
Там, над этим тлеющим костром,
Жизнь его, как утро, молодая
‎В миг один угаснет в нем.

XV
Но ни жизни, полной юной силы,
Ни даров земных ему не жаль,
Не страшит его порог могилы;
Отчего ж гнетет его печаль?
Отчего заныла грудь тоскою?
Отчего смутилось сердце в нем?
Иль ослаб он бодрою душою
‎Пред мучительным концом?

XVI
Не его ли пламенным желаньем
Было встретить доблестный конец,
Радость вечную купить страданьем
И стяжать мучения венец?
Не мечтал ли дни он молодые
Положить к подножию Креста
И, как те избранники святые,
‎Пасть за Господа Христа?

XVII
Но они не ведали печали:
Не в тиши безмолвной и глухой,
Посреди арены умирали
Пред ликующей они толпой.
Нет, в душе их не было кручины,
Погибать отрадней было им:
В Колизее славной их кончины
‎Был свидетель целый Рим.

XVIII
Может быть, звучали в утешенье
Им слова-напутствия друзей,
Их молитвы, их благословенья;
Может быть, меж сотнями очей
Взор они знакомый различали
Иль привет шептавшие уста;
Мужества, дивясь, им придавали
‎Сами недруги Христа.

XIX
А ему досталась доля злая
Позабытым здесь, в глуши немой,
Одиноко, в муках замирая,
Изнывать предсмертною тоской.
Никого в последнее мгновенье
Не увидит он, кто сердцу мил,
Кто б его из мира слез и тленья
‎Взором в вечность проводил.

XX
А меж тем над спящею столицей,
Совершая путь обычный свой,
Безмятежно месяц бледнолицый
Уж плывет по выси голубой.
Просияла полночь; мрак редеет,
Всюду розлит серебристый свет,
И земля волшебным блеском рдеет
‎Небу чистому в ответ.

XXI
Там белеет храм Капитолийский,
Древний форум стелется под ним;
Здесь колонны, арки, обелиски
Облиты сияньем голубым;
Колизей возносится безмолвный,
А вдали, извилистой каймой
Тибра мутные струятся волны
‎За Тарпейскою скалой.

XXII
И любуясь дивною картиной,
Позабылся узник молодой;
Уж теперь не горем, не кручиной,
Сердце полно сладкой тишиной.
Приутихло жгучее страданье,
И в душе сомненье улеглось:
Этой ночи кроткое сиянье
‎Словно в грудь ему влилось.

XXIII
Примиренный с темною судьбою,
Вспоминает он былые дни:
Беззаботной, ясной чередою
Пронеслись на севере они.
Видит он зеленые равнины,
Где блестят сквозь утренний туман
Альп далеких снежные вершины,
‎Видит свой Медиолан.

XXIV
Видит дом родной с тенистым садом,
Рощи, гладь прозрачную озер
И себя, ребенком малым, рядом
С матерью; ее он видит взор,
На него так нежно устремленный…
Как у ней был счастлив он тогда,
Этим милым взором осененный,
‎В те беспечные года!

XXV
От нее услышал он впервые
Про Того, Кто в мир тоски и слез
Нам любви учения святые
И грехов прощение принес;
Кто под знойным небом Галилеи
Претерпел и скорбь, и нищету,
И Кого Пилат и фарисеи
‎Пригвоздили ко кресту.

XXVI
Но года промчалися стрелою…
– Детства дней счастливых не вернуть!
Он расстался с домом и семьею,
Перед ним иной открылся путь:
Он, покорный долгу, в легионы
Под знамена бранные вступил
И свой меч, отвагой закаленный,
‎Вражьей кровью обагрил.

XXVII
Бой кипел на западе далеком:
Там с врагами Рима воевал
Юный вождь. Ревнивым цезарь оком
На победный лавр его взирал.
Против франков, в войске Константина,
Острых стрел и копий не страшась,
Севастьян и с ним его дружина
‎Храбро билися не раз.

XXVIII
Но и в грозный час кровавой битвы,
Поминая матери завет,
Благодатной силою молитвы
Соблюдал он в сердце мир и свет.
Бедный дух его не устрашали
Зной и стужа, раны и нужда;
Он сносил без жалоб, без печали
‎Тягость ратного труда.

XXIX
И властям всегда во всем послушный,
Он жалел подвластных и щадил;
С ними он, доступный, благодушный,
И печаль, и радости делил.
Кто был горем лютым иль несчастьем,
Или злой невзгодой удручен,
Шел к нему, и всякого с участьем
‎Принимал центурион.

XXX
И за то с любовью беспримерной
Подчинялись воины ему,
Зная, что своей дружины верной
Он не даст в обиду никому,
И везде, из всех центурий стана,
И в бою, и в пору мирных дней
Отличалась сотня Севастьяна
‎Ратной доблестью своей.

XXXI
И привязан был он к этой сотне
Всеми силами души своей;
В ней последним ратником охотней
Был бы он, чем первым из вождей
Всех когорт и легионов Рима.
Не желал он участи иной,
Не была душа его палима
‎Властолюбия мечтой.

XXXII
В бранном стане, в Галлии далекой
Скромный дорог был ему удел,
И его на блеск и сан высокий
Променять бы он не захотел.
Почесть с властью или роскошь с силой,
Или все сокровища земли
Никогда ему той сотни милой
‎Заменить бы не могли.

XXXIII
Что людьми зовется верхом счастья,
То считал тяжелым игом он.
Но, увы, непрошеною властью
Слишком рано был он облечен!
О, какою горькою кручиной
Сердце в нем исполнилось, когда
С этой храброй, доблестной дружиной
‎Он расстался навсегда.

XXXIV
Никогда доселе сердцем юным
Ни тщеславен не был он, ни горд;
У преторианцев став трибуном,
Во главе блестящих их когорт,
Он остался воином смиренным,
Ни наград не ждавшим, ни похвал,
И горя усердьем неизменным,
‎Честно долг свой исполнял.

XXXV
Но душе его прямой и нежной
Чужд был этот гордый, пышный Рим,
Этот Рим порочный и мятежный,
С ханжеством, с безверием своим
Утопавший в неге сладострастной,
Пресыщенный праздной суетой,
Этот душный Рим с подобострастной
‎Развращенною толпой.

XXXVI
Здесь, в тревожной суетной столице,
Окружен неправдою и злом,
Как в глухой, удушливой темнице,
Изнывал он сердцем и умом.
Поли отваги, мужества и рвенья,
До конца готовый претерпеть,
Жаждал он скорей принять мученья
‎И за веру умереть.

XXXVII
И пришла пора освобожденья:
Только ночь прожить еще одну,
И настанет час успокоенья.
С упованьем глядя в вышину,
Он привет читает в блеске ночи:
Звезд лучи, пронизывая тьму,
С голубых небес, как Божьи очи,
‎Светят радостно ему.

XXXVIII
Небо залито лазурью нежной,
Закатился месяц в облака;
Медленно, неслышно, безмятежно
Уплывает ночь. Вот ветерка
Предрассветная прохлада веет,
Край небес, светлея и горя,
Заалел с востока… Тьма редеет,
‎И зарделася заря.

XXXIX
Узник видит утра пробужденье,
Светом солнца обдало его,
И за день последнего мученья
Он прославил Бога своего.
Пробудились стражи. Обступили
Севастьяна шумною толпой,
Молодое тело обнажили;
‎Высоко над головой

XL
Подняли беспомощные руки,
Притянули к дереву плотней…
Лютые принять готовый муки,
В ожиданьи участи своей,
Он стоял живой пред ними целью
В алом блеске утренних лучей,
Не внимая дикому веселью
‎Нумидийских палачей.

XLI
В этот час предсмертного томленья
Все земное мученик забыл;
Поли восторга, в сладком упоеньи,
В небесах мечтою он парил.
Перед ним отверзлись двери рая;
Озарен сияньем неземным,
Звал его, венец ему сплетая,
‎Лучезарный серафим.

XLII
И не видел узник Нумидийца
С длинным луком, с стрелами его;
В забытье не видел, как убийца
Долго, долго целился в него,
Тетива как дрогнула тугая,
Не видал, как спущена была
И примчалась, воздух рассекая,
‎Смертоносная стрела.

XLIII
Лишь когда отточенное жало
Глубоко в нагую грудь впилось,
В ней от боли сердце задрожало,
И очнулся он от светлых грез.
Шумный говор, крики, взрывы смеха
Услыхал он, мукою томим:
Зверская, кровавая потеха
‎По душе пришлася им.

XLIV
Чередуясь, каждый в нетерпенье
В грудь стрелу спешил ему послать,
Чтобы силу, ловкость и уменье
Над бессильной жертвой показать.
И стрела вонзалась за стрелою…
Он терпел с молитвой на устах;
Кровь из жгучих ран лилась струею,
‎И мутилося в глазах.

XLV
Уж сознанье гасло и бледнело,
И молитв мешалися слова;
На руках без чувств повисло тело,
И на грудь склонилась голова;
Подкосились слабые колени…
В область тьмы, забвения и сна
Погрузился дух… Земных мучений
‎Чашу он испил до дна.

XLVI
А честное мученика тело,
Брошено руками палачей,
Скоро б незарытое истлело
Под огнем полуденных лучей,
Где-нибудь во рву иль яме смрадной,
Где бы хищный зверь, в ночную тьму,
Оглодал его, где б коршун жадный
‎Очи выклевал ему.

XLVII
Уж его от дерева поспешно
Отвязать мучители хотят…
Той порою, плача неутешно,
Две жены прокрались тайно в сад.
Но мольбы напрасны; тщетно слезы
Изобильно льются из очей:
Им в ответ звучат одни угрозы
‎С бранью злобной палачей.

XLVIII
Жены им дрожащими руками
Сыплют деньги… Шумный спор возник,
Зазвенело злато… Меж стрелками
Завязалась драка; слышен крик…
А они страдальца тихо взяли,
Дорогой обвили пеленой
И, глубокой полные печали,
‎Унесли его с собой…

—-

I
‎Рим ликует. Зрителей без счета
Уж с утра стеклося в Колизей:
Христианам вновь грозит охота,
Под ареной слышен вой зверей.
И до зрелищ жадный, в нетерпеньи,
Ожидает цезаря народ…
Вдруг раздались клики в отдаленьи:
‎”Тише, тише! Он идет!”

II
Распахнулась дверь. Цветов кошницы
Высоко держа над головой,
Дев прекрасных сходят вереницы
Меж колонн по лестнице крутой.
Из дворца идут они, как тени,
Устлан путь узорчатым ковром;
Их цветы на гладкие ступени
‎Пестрым сыплются дождем.

III
Движется дружина за дружиной:
Здесь и Дак косматый, и Сармат,
Здесь и Скиф под шкурою звериной.
Блещут медь, железо и булат,
Рог и трубы воздух оглашают,
И проходят пращники, стрелки;
Серебром и золотом сияют
‎Стражи цезарской полки.

IV
Свищут флейты, и гремят цевницы,
Скачет шут, и вертится плясун.
Вот певцов проходят вереницы
И под звуки сладкогласных струн
Воспевают в песне величавой
Вечный Рим с владыками его,
Их полки, увенчанные славой,
‎И знамен их торжество.

V
Звонких лир бряцанье заглушает
Грохот бубнов и кимвалов звон.
Горделиво цезарь выступает,
Облеченный в пурпур и виссон.
Скиптр его из драгоценной кости
И орлом украшен золотым;
Дорогой венец на длинной трости
‎Черный раб несет над ним.

VI
Вдруг кимвалы стихли, смолкли бубны,
И застыл кифар и гуслей звук,
В отдаленьи замер голос трубный,
Все кругом недвижно стало вдруг.
Цепенея в ужасе безмерном,
Цезарь глаз не сводит со стены,
И к стене той в страхе суеверном
‎Взоры всех устремлены.

VII
Там в окне, над мраморною аркой,
Между двух порфировых колонн,
Полосою света залит яркой,
Полунаг, изранен, изможден,
Словно призрак иль жилец загробный,
Отстрадавший юноша предстал.
Красотой небесной, бесподобной
‎Ясный взор его сиял.

VIII
Волоса на плечи упадали
Золотистой, шелковой волной,
Кроткий лик, исполненный печали,
Выражал величье и покой;
Бледны были впалые ланиты,
И прошла морщина вдоль чела:
Злая мука пытки пережитой
‎Как печать на нем легла.

IX
Посреди молчанья гробового
Он, вздохнув, отверз уста свои;
Полилось восторженное слово,
Как потока вешние струи:
“Цезарь! О, возьми меня с собою!
“В Колизее ждет тебя народ…
“Христиан замученных тобою
‎”Кровь на небо вопиет.

X
“Уж песок арены зверь взрывает…
“Медлишь ты, бледнеешь и дрожишь!
“Иль тебя то зрелище пугает?
“Что ж смущен ты, цезарь, и молчишь?
“Содрогнешься ль ты перед страданьем?
“Иль твой слух еще не приучен
“К детским крикам, к воплям и стенаньям
‎”Старцев, юношей и жен?

XI
“Мало ль их, смерть лютую приявших!
“Мало ль их, истерзанных тобой!
“Одного из тех перестрадавших
“Ныне видишь ты перед собой.
“Эта грудь – одна сплошная рана,
“Вот моя кровавая броня!
“Узнаешь ли ты Севастиана?
“Узнаешь ли ты меня?

XII
“Но сильней любовь и милосердье
“Жала стрел убийственных твоих:
“Я уход, заботу и усердье
“Близ твоих чертогов золотых,
“Под одною кровлею с тобою
“Находил у праведных людей;
“Я их доброй, ласковой семьею
‎”От руки спасен твоей.

XIII
“О, как тяжко было пробужденье
“После казни той, когда я ждал,
“Что очнуся в небе чрез мгновенье,
“Осушив страдания фиал.
“Но не мог расстаться я с землею,
“Исцелела немощная плоть,
“И ожившим, цезарь, пред тобою,
‎”Мне предстать судил Господь.

XIV
“Страха чужд, тебе отдавшись в руки,
“Я пришел принять двойной венец.
“Претерпеть опять готов я муки
“И отважно встретить свой конец.
“Цезарь, там, я слышу… гибнут братья.
“С ними смертью пасть хочу одной!
“К ним иду я кинуться в объятья,
‎”Цезарь! Я иду с тобой!”

XV
Недвижимо, притаив дыханье,
Как волшебным скованные сном,
Тем словам, в томительном молчанье,
Все внимали трепетно кругом.
Он умолк, и как от грез очнулся
Цезарь, а за ним и весь народ;
Гордый дух в нем снова встрепенулся
‎И над страхом верх берет.

XVI
“Надо мной ты смеешь издеваться,
“Или мнишь, что кары ты избег!
“Червь со львом дерзает ли тягаться,
“Или с Зевсом смертный человек?
“Испытай же гордой головою,
“Что мой гнев громов небес грозней,
“И что казнь, придуманная мною,
‎”Когтя львиного страшней!

XVII
“Пусть потрачены те стрелы даром.
“Но палач мой справится с тобой:
“Под тяжелым палицы ударом
“Размозжится жалкий череп твой.
“И погибнешь – миру в назиданье
“Ты за то, что вел безумный спор
“С тем, кто власть свою могучей дланью
‎”Над вселенною простер!”

XVIII
Он шагнул вперед; и всколыхалась
Словно море пестрая толпа.
В колоннадах снова песнь раздалась,
Свищут флейты, и гудит труба,
Плясуны вновь пляшут по ступеням,
Вновь грохочут бубны и кимвал,
И вдоль лестниц с кликами и пеньем
‎Лязг оружья зазвучал.

XIX
Но в последний раз борца Христова
С вышины послышались слова,
И мгновенно все умолкло снова,
Как объято силой волшебства.
Над немой, смятенною толпою
Словно с неба слово то гремит
И ее, как Божьею грозою
‎Разражаяся, громит:

XX
“Ты ужели страхом новой казни
“Возмечтал слугу Христа смутить?
“Воин твой, о, цезарь, чужд боязни,
“Казнь одну успел я пережить,
“Верь! Приму вторую также смело,
“Умирая с радостью святой:
“Погубить ты властен это тело,
‎”Но не дух бессмертный мой.

XXI
“О, Господь, простивший Иудеям,
“На кресте их злобою распят,
“Отпусти, прости моим злодеям:
“И они не знают, что творят.
“Пусть Христовой веры семенами
“В глубине поляжем мы земли,
“Чтоб побеги веры той с годами
‎”Мощным деревом взошли.

XXII
“Верю я! Уж время недалеко:
“Зла и лжи с земли сбегает тень,
“Небеса зарделися с востока,
“Близок, близок правды яркий день!
“Уж вдали стекаются дружины,
“Юный вождь свою сбирает рать,
“И ничем его полет орлиный
‎”Вы не можете сдержать.

XXIII
“Константин – тот вождь непобедимый!
“Он восстанет Божиим послом,
“Он восстанет, Промыслом хранимый,
“Укрепленный Господом Христом.
“Вижу я: в руке его державной
“Стяг, крестом увенчанный, горит,
“И богов он ваших в битве славной
‎”Этим стягом победит.

XXIV
“Тьму неправды властно расторгая,
“Словно солнце пламенной зарей,
“Засияют истина святая
“И любовь над грешною землей.
“И тогда, в день радости и мира,
“Осенятся знаменьем креста
“И воспрянут все народы мира,
‎”Славя Господа Христа!”

1887 г.

Читает Зоя Родзевилова.